Семен Файбисович
Как я делал портрет Горбачева
для обложки журнала "Тайм"
Почему-то все звонят, когда я работаю. Только войдешь в режим, начинается. Вот и в тот раз: "Здравствуйте, вас беспокоят из московского бюро журнала "Тайм". Сейчас в Москве находится художественный редактор журнала. Он хотел бы посмотреть ваши работы и, по всей вероятности, сделает вам предложение".
Они вскоре приехали. Кажется, было первое ноября. Американец, как положено: большой, красивый, все время улыбается. Американка тоже большая, красивая, тоже улыбается, а с ними Феликс Абрамович - переводит. "По традиции журнал последний номер посвящает самому выдающемуся политическому деятелю уходящего года. В этот раз "человеком года" будет Горбачев. По традиции обложка журнала рукотворная. Редакция журнала решила поручить обложку советскому художнику. Господин Хоглунд прибыл в Москву с целью отобрать художников для участия в конкурсе".
- Я, - говорю, - никогда не делал обложек и вообще в полиграфии не работал.
- Это ничего, - говорят, - ваше дело - портрет, а остальное - наше дело.
- Я, - говорю, - никогда в жизни на заказ не писал, тем более генсеков.
- Это ничего, - говорят, - вы должны сделать свою работу, в своей манере, со своим отношением, видением. Действуйте как всегда.
- А откуда, - спрашиваю, - вы мою манеру знаете?
Предъявили мне слайд с картины, выставлявшейся у моей галерейщицы Филлис Кайнд в Нью-Йорке. Мужичок на вокзале, красномордый такой. В общем, загнали меня в угол, пришлось показать картины. Они посмотрели. Ну а к Горбачеву как относитесь, спрашивают? Я ответил в том роде, что неоднозначно отношусь, они записали.
"Теперь, - говорят, - два-три дня подождите. Мы должны посмотреть еще ряд художников - у нас большой список. Потом мы отберем два-три автора и сделаем им заказ. Окончательный выбор редакция журнала оставляет за собой. Каждый отобранный автор, если выполнит работу в срок, получит три тысячи долларов. Работа должна быть выполнена к началу декабря".
...Как-то не очень уютно, конечно, но все же лестно: они показывали обложки предыдущих лет - Уорхол, Раушенберг, Лихтенстайн и т.п., а все использованные работы потом выставляются в специальном музее...
... Тема не больно-то моя. Ну, а если, предположим, демонстрация: везут огромный портрет, а кругом маленькие лица и шарики. Или, скажем: фоном - ЦК: решетка портретов, как в "Правде" после съездов, Все серые, а впереди цветной Горбачев. Аж спектральный. Или, к примеру...
Через пару дней звонит Феликс Абрамович:
- Вы отобраны для участия в конкурсе. Художественный редактор перед отлетом в Нью-Йорк хочет еще раз с вами побеседовать.
Ну, что ж, валяйте. Приехал главный, вытащил какие-то слайды, фотографии. "Вот примерно то, что мы хотели бы иметь". Горбачев на фоне неба, Горбачев на темном фоне. Чушь какая-то.
- Так вам что, парадный портрет нужен?
- Нет, нет, не парадный, это должен быть живой человек.
- Но вы же говорили: авторский взгляд, авторская манера...
- Ну да, мы и говорим, мягкий контур, сдержанный колорит.
- Та-ак, понятно. А отношение к фону, антуражу?
- Фон желательно нейтральный, скажем, небо.
Я с тоской взглянул на пасмурное небо за толстыми переплетами моего окна. Вот влип. И вдруг вижу - там, в небе, висит дирижабль, а под ним в рваных облаках - красное знамя. Было 5 ноября 1987 года. Страна изготовилась праздновать славное семидесятилетие. Ладно, будет вам небо, только в небе - стяг гребаной страны Советов: публикуйте на здоровье на обложке журнала "Тайм".
- А кто остальные участники конкурса?
- Пока это тайна.
- Хорошо, только у меня одно условие: чтобы не было никаких надзирателей.
- Ну что вы, это дело только наше с вами. Салахов разрешил выбирать любых художников. Мы забираем готовую работу и везем в Нью-Йорк. Все будет решаться там. О'кей?
- О'кей.
К назначенному сроку у меня образовалось два Горбачева. Я начал одного: ракурс снизу, микрофоны, говорящий рот, колорит иконы: коричневое лицо, золотисто-зеленоватое, с тревожными облаками, небо. Показалось, что запорол и начал второго с этакой американской улыбочкой, закатное небо с легкими розовыми облачками и на лице отсветы заката. В небесах, ясное дело, дирижабль со стягом - и там, и там. Экипировка - как положено. Когда начал второго, пошел первый, в общем, вышло два. Звоню в "Тайм":
- Закончил, - говорю, - забирайте, только у меня два получилось.
- Ладно, - говорят, - заберем, только их сначала в Министерство Культуры везти надо.
- Как, - говорю, - какое министерство? Мы не так договаривались.
- Ну как же, - говорят, - без разрешения Министерства Культуры нельзя вывезти за пределы СССР никакое произведение изобразительного искусства, тем более ТАКОЕ.
Вот тебе и "о'кей", думаю. Ладно, хрен с ними. Подпишется кто-нибудь, печать поставят, раз они без этого не могут.
- Мы сейчас с остальными авторами созвонимся и назначим день.
- А кто же остальные, скажите, наконец?
- Рудольф Хачатрян и Петр Оссовский.
В назначенный день заехали за мной на белом, знаете ли, мерседесе - и в министерство. Оссовский, говорят, попозже привезет: рамку еще не докрасил, а Хачатрян уже там. Долго плутали по коридорам и наконец остановились перед дверью с табличкой "начальник Отдела Изобразительного Искусства". Ни больше, ни меньше. Приехали, поздравляю вас, Семен Натанович.
В приемной сидел кавказского вида человек - Хачатрян, стало быть, и возмущался с сильным акцентом: "Вы пасматрите, что они тут пригатовили!". Смотрю, действительно, интересные штучки: вроде как фотографии и вроде как Горбачева, только не фотографии и не Горбачева. Этакие фотороботы, отпечатанные типографским способом. Уж лицо и череп Горбачева я выучил наизусть - больше месяца глаз не сводил. А тут все не его, составное - глаза, уши, нос, рот, череп,- а в целом как бы он. В двух вариантах. Жуть какая-то. "Это, - говорит Хачатрян, - эталоны, они нас па ним праверять будут".
Представитель журнала "Тайм" в восторге. Появившийся в это время в приемной начальник отдела хватает фотороботы и укоряет Хачатряна, поблескивая фиксой: "Ну что ты, Рудольф, какие же это эталоны, зачем товарищей в заблуждение вводишь? Тебе просто так показали, по-дружески, а ты?.. Никакие это не эталоны: у эталонов сзади должна быть собственноручная подпись изображаемого, а здесь, видишь, ничего нет, - и уносит пособия к себе в кабинет. Заходят люди, молча смотрят и уходят. Один все же пояснил происходящее:
- Сейчас ваши портреты будет просматривать иконографическая комиссия.
- Какая-какая?
- Иконографическая.
- А зачем?
- Ну как, зачем. Определять, соответствует изображение иконографии или нет.
- А как определять?
- Как, как - по эталонам, как же еще?
- А-а, понятно. Скажите, а кто будет вывоз оформлять?
- Не знаем. Мы только иконографию смотрим, а вывоз мы не оформляем. Это вам куда-нибудь в другое место надо идти. Может, в салон по экспорту, может, еще куда.
Оссовского все нет. Министерские люди ушли на совещание, просили вызвать их, когда приедет Оссовский. Мы маемся часа полтора, наконец появляется Оссовский-младший с картиной в раме. Петр Оссовский заболел. Скажу вам честно - мои конкуренты подкачали. Мне обычно на вернисажах кажется, что у всех здорово, кроме меня. А тут не показалось: переволновались, наверное. Вызываем мы с совещания иконографическую комиссию во главе с начальником отдела изобразительных искусств, и они приступают к работе. Походили опять, посмотрели. Вяло как-то. Без эталонов - какая комиссия?
- Вас, - спрашивает начальник представителя журнала "Тайм", - портреты устраивают?
- Йес, мы их в Америку отвезем и там все решим.
- Ну и нас устраивают: претензий к иконографии нет. Только мы не специалисты, а у меня тут случайно в кабинете оказался: просто мимо проходил и зашел президент Академии Художеств СССР товарищ Угаров. Может быть, мы его как специалиста попросим высказаться?
Из дверей кабинета появился товарищ Угаров, приветливо пожал всем руки и обратился к картинам:
- Вот этот похож, - сказал он, указывая на моего первого Горбачева, - этот какой-то красный и переносица узка (это про второго), а эти, - он повернулся к произведениям моих конкурентов и по пунктам, как преподаватель в художественной школе, разнес их: нос проваливается, виски вспучены, уши не стоят - примерно в таком роде. Потом вернулся к моему:
- Этот ничего, фотографически похож. Ну, он, конечно, и сделан с фотографии, это видно, но ничего. Образ есть - трибун. Чуть-чуть воротничку толщинки не хватает: заворачивается неубедительно, узел у галстука крупноват, но в общем ничего, можно согласиться, - и ушел обратно в кабинет. Начальник отдела за ним. Немая сцена. Через пару минут появляется начальник. "Хачатряна и Оссовского попрошу в кабинет".
Первым минут через десять появился Хачатрян.
- Падумаешь, им не нравится. Я не для них делал. Я для "Тайма" делал, а "Тайму" нравится.
Следом Оссовский младший натурально с красными ушами: Угаров позвонил его отцу, и тот согласился взять портрет на доработку. Тут выяснилось, что оформить вывоз они все же могут, им это раз плюнуть, но для этого нужно по два фото с каждой работы, письмо от журнала и еще что-то, и еще. К концу рабочего дня процедура оформления была закончена. На картинах стояли печати: "Разрешено к вывозу из СССР".
На выходе из министерства нас остановил вахтер - вся грудь в орденах:
- Предъявите документы на вынос картин.
- Вот, пожалуйста, документы на вывоз картин в США, вот печати.
- Это документы на вывоз, а мне нужны документы на вынос и попрошу очистить проход.
Американец - шеф московского отделения “Тайма” - улыбался весь день, а тут перестал.
- Мы, - объясняем вахтеру, - были весь день у начальника отдела изобразительных искусств. Позвоните ему, он все объяснит.
- Чего это я ему звонить буду, сами звоните, а мне документ нужон.
- Хорошо, - говорю, - мы сами ему позвоним, - и беру трубку телефона на его столе.
- Положите трубку, посторонним запрещено.
Тут я не выдержал и попросил его перестать хулиганить. Он, кажется, только этого и ждал. Встал, багровея, и нажал кнопку какого-то звонка:
- Оскорбляете, значит, при исполнении?!
Своего лица я не видел, но на лицах моих попутчиков начало проступать что-то вроде выражения ужаса... Собственно, звонок нас и выручил. Пришел начальник охраны и, моментально уяснив ситуацию, ласково проводил нас до дверей.
Когда портреты были уже в Нью-Йорке, мне сообщили, что кроме конкурса авторских работ журнал провел параллельный конкурс среди народных промыслов, и главные претенденты на публикацию - портрет из Федоскино и мой номер один.
Через некоторое время я держал в руках последний номер журнала "Тайм" за 1987 год с портретом Горбачева работы федоскинского мастера, и мне не было обидно, и завидно тоже не было. Честное слово. И история хорошая получилась, и все на своих местах осталось.
Позже Горбачев номер два вернулся ко мне в соответствии с условиями конкурса и я его загнал каким-то жучилам, а Горбачев номер один так и застрял в нью-йоркской редакции. Сперва его хотели использовать при первом удобном случае, потом редакторша обложки безумно влюбилась, бросила свою обложку к чертям собачьим и сбежала с любовником на Багамы. Может быть, вся эта история еще не закончилась? Кто знает...
Январь 1989 г.
Как я делал портрет Горбачева
для обложки журнала "Тайм"
(продолжение).
- А что вам больше всего нравится в Нью-Йорке?
- Люди. Простые нью-йоркцы.
Пауза.
- А какой ресторан в Нью-Йорке вам больше всего нравится?
- "Стейк хаус", куда вы нас пригласили в прошлый раз. Никогда в жизни не ел бифштекс такого размера.
Пауза.
- А какой город США вам больше всего нравится?
- Нью-Йорк, но мы мало видели других городов.
Пауза.
- А...какой...цвет вам больше всего нравится?
- Я не знаю. Я художник. Мне все цвета нравятся.
Пауза.
Ланч подходил к концу. Мы сидели в одном из модных заведений Сохо на Вест-Бродвее. Стены были из неоштукатуренного кирпича с расшитыми швами, а из них торчали донышки полных бутылок - таким образом был решен интерьер. Руди Хоглунд, художественный редактор журнала "Тайм", излучал обаяние, а его секретарша впитывала это излучение. Что касается приглашенных, то наши лица не светились ни прямым, ни отраженным светом. Когда подали десерт, Руди, наконец, произнес монолог. Сначала он рассказал историю из жизни, которую я плохо понял и еще хуже запомнил. Там присутствовал художник, какая-то дамба, муниципальная активность и плохо, в конце концов, выполненный плакат. Но мораль, выведенная Хоглундом, возвысила эту историю до уровня притчи и подвела нас к существу дела. Руди сказал:
- Я понял, что художник должен быть свободен. Абсолютно свободен.
После этого торжественного заявления он перешел к делу:
- Я предлагаю вам следующее: вы делаете для "Тайма" еще одну обложку. Вы делаете то, что хотите и когда хотите. Вы можете сделать ее в Нью-Йорке или в Москве. В последнем случае вы передадите картину в наше московское бюро. Деньги за работу мы переводим вам завтра. Наше единственное условие, чтобы был Горбачев.
Как я и подозревал, история моих отношений с журналом "Тайм" не закончилась участием в конкурсе на портрет Горбачева для обложки последнего номера за 1987 год, где он был объявлен человеком этого года.
В марте 1989-го, через неделю после нашего прибытия в Нью-Йорк, Руди Хоглунд пригласил меня с женой на обед. Обед действительно был очень вкусным: толщина бифштекса, его площадь и вкусовые качества поразили наше нетренированное в этом отношении воображение. В машине по дороге в ресторан Руди предложил сделать для "Тайма" еще одну обложку - они готовят номер о переменах в СССР.
- Опять Горбачев?
- Конечно! Для нашего читателя Горбачев - символ перестройки!
В общем, через две недели вещь должна быть готова. Мне, конечно, опять полная свобода действий. У них замечательный дом на побережье - приглашают на уикенд. Я поблагодарил, сказал, что вот обложку сделаю, тогда с удовольствием. Ну, и между прочим, Руди уже в ресторане черканул эскизик, как он все это видит: стоит Горбачев на дороге посреди необъятных просторов России. Бифштекс мы не осилили, попросили остаток завернуть с собой (у них это принято и называется “для собачки”).
Как раз в этот день у меня появилось, наконец, помещение для работы, но не снабженное ничем, кроме умывальника и унитаза. Первую из двух недель я носился по магазинам и оборудовал студию, в промежутках судорожно эскизируя. В результате возникло несколько вариантов, и было решено показать их Хоглунду. Руди отобрал два. В первом под давлением окружающих я развил его идею. Горбачев идет по дороге меж телеграфных столбов: низкий горизонт, хмуро, поля и перелески. Руди сказал, что должно звучать великое прошлое России - побольше церквей и оптимизма. В основе второго варианта Горбачев - карточный король. Идея принадлежала двум женам - моей и Володи Фельцмана. В результате предлагалась карта с Горбачевым на фоне Кремля. Кремль сверху в утренней дымке: страна, поставленная на карту, страна ставит на Горбачева - что-то в этом роде. Руди взял оба варианта и уехал в редакцию советоваться. Через несколько часов позвонил: редакция заказывает оба. Ростовую фигуру в полях и весях для ближайшего номера и карту на будущее. И еще - вечером надо будет приехать в фотостудию журнала и поработать с "боди" (телом) Горбачева - у них есть специальный человек для этих случаев.
Вечером в студии "боди" маршировало на белом фоне по выложенным на полу листам зеленой бумаги, а сотрудники студии под моим руководством щелкали его во всех фазах. Когда "боди" поворачивалось, чтобы занять исходную позицию, было видно, что его специальный "русский пиджак" был распорот по всей спине и схвачен скотчем, то же было и с рукавами: "Тело" оказалось полновато, и его хозяин по-американски решительно вышел из положения - дело важнее всего. Моя жена, когда ей предложили пороть отлично сшитый пиджак цековского покроя, заколебалась: "Ничего, не жалко?" - спросила она. "Не волнуйтесь, мама зашьет", - ответило "тело". Результатов работы не надо было ждать - роскошные поляроиды 30х40 тут же вылезали из фантастической аппаратуры, заполнявшей собой все пространство студии. Корректировку я вел на ходу и уже на следующее утро начал работать на холсте.
Я чувствовал: меня аккуратно, под локотки ведут к большому успеху. Может даже, к славе: сделай то, что хочет Хоглунд, и все будет полный окей, ну что тебе стоит? "Тайм" идет навстречу, раскрыв объятия. На тебя поставили. Первый раз в жизни я почувствовал себя человеком с подходящей анкетой.
Через пять дней Руди приехал смотреть готовую работу. Ему понравилось. Горбачев бодро вышагивал в сером представительском костюме-тройке по тропинке средь полей, а в природе царила весна. На переднем плане цветущий луг, на втором - пашня и деревенька с церквушкой, вдали стены монастыря и леса на горизонте. По небу плывут облака, а по земле скользят их легкие тени. Картину отвезли в ту же фотостудию - готовить для обложки. Руди сказал, что теперь на очереди второй вариант, только картину лучше сделать на нейтральном фоне: они еще не знают, как будут ее использовать. На красном, скажем: сверху потемнее, снизу посветлее - с плавным переходом.
Я ждал звонка из редакции: мол, поздравляем, ждите выхода номера с вашей обложкой, но никто не позвонил. Через день, когда я работал в мастерской, Руди Хоглунд пришел к нам домой и беседовал с моей женой. В самый последний момент обложка не пошла - чем-то не устроила главного редактора. Главный художник взял вину на себя, подарил фотопробу, где в синем небе над шагающим Горбачевым красным, как на картинах Булатова, горело название журнала, а вся идиллия, согласно традиции журнала, была заключена в красную рамку. Руди подтвердил приглашение в свой загородный дом на ближайший уикенд и заказ редакции на второй вариант. При ближайшем случае я под благовидным предлогом отказался от совместного уикенда и через свою галеристку Филлис Кайнд отказался делать следующую обложку. Правильно, сказала она, нечего, такие они, сякие, но через несколько дней передала приглашение Руди на ланч.
Простите меня, Михаил Сергеевич. Я бы никогда не написал ее - эту третью обложку, но коварный Руди заплатил вперед. И мне ничего не оставалось, кроме как сделать то, что я сделал: непроходную обложку. Я сделал почти все, как хотел Руди: карту красной масти на красном фоне. Карту масти красной звезды с Горбачевым, похожим на Мао, с красными пятнами на черепе. А из красного фона, густо-вишневого вверху и светлеющего книзу, выступила панорама Кремля с птичьего полета. Очень красиво получилось. Я передал картину в галерею и занялся, наконец, тем, чем хотел - очередью за колбасой в день празднования семидесятилетия Советской Власти, тремя солдатиками на вокзале, едящими мороженое на границе света и тени. Редакторша обложки посмотрела картину (Хоглунда не было в городе) и сказала, что картина ей нравится, но опубликовать они ее, по-видимому, не смогут. То есть, может быть, и смогут, но не раньше, чем в России начнется гражданская война.
Итак, я прощаюсь с вами, мой красный Горбачев и оставляю вас в Америке (картина очень понравилась моей галеристке и она купила ее у меня - правда, пока только на словах) заложником успеха русской перестройки. Пусть все, я не знаю как, но получится у вас - реального политика в вашей нереальной затее отреставрировать социализм и двигаться дальше к коммунизму. Я за то, чтобы моя картина никогда не украсила обложку журнала "Тайм". Пусть слава, если я ей угоден, ищет меня на других путях.
1990 г.
https://www.facebook.com/semyon.faibisovich
